ЛЕГЕНДАРНЫЙ ПАРТИЗАНСКИЙ КОМАНДИР

К 105-летию со дня рождения Героя Советского Союза А. Н. Сабурова

Александр Николаевич Сабуров был истинно народным героем-  самородком, умевшим масштабно и по-деловому смотреть далеко вперед. Легендарный партизанский командир вспоминает:

- Каждое лето собираются в старом партизанском бору боевые друзья-партизаны. Среди них – русские, украинцы, белорусы, грузины – люди разных национальностей страны, все те, кого застала война на советской земле, кто воевал на оккупированной территории, пускал под откос вражеские эшелоны, уничтожал фашистов, взрывал важные объекты.

Партизаны!  С волнением вглядываешься в лица этих немолодых людей, совсем обыкновенных в своих гражданских костюмах, но как бы несущих невидимую печать боевой спайки, братства по оружию. 

Воспоминания… Им нет конца.

 

Да, так зловеще ворвалась в мирную жизнь война: в небе стервятники с черными крестами, горящие города и села, виселицы на площадях, реки человеческой крови, наглые орды солдат, марширующих по нашей земле.

И, как лавина, росли испепеляющий гнев и ненависть народная. Уже серез неделю после начала войны партия дала четкую директиву – поднимать партизанскую войну. И тысячи людей взялись  за оружие, прозвучали торжественные и беспощадные слова партизанской клятвы. Не будет тыла у захватчиков, не будет им покоя!

 

Горела земля под ногами фашистов, и никакие самые жестокие репрессии не могли оградить их от народного гнева.

В 1942 году сложилась трудная обстановка: партизанские отряды были разрозненны, окружены крупными силами карателей, изолированы от населения. В сентябре в Москве на совещании с руководителями партии и правительства был создан украинский партизанский штаб. Я и Ковпак получили приказ выйти на Правобережную Украину.

 

Операции партизан приобрели большой размах. Вооруженные отряды форсировали реки, занимали деревни и села. Тысячами взлетали на воздух воинские эшелоны, многие немецкие дивизии так и не добрались до фронтов.

О героических делах партизан, их буднях Александр Николаевич Сабуров рассказывает в своей книге «За линией фронта».

«Мы живем в Брянском лесу, - пишет он. – Обстановка складывается благоприятной. Фашистское командование проводит перегруппировку войск. Один из вражеских полков остановился на отдых в Середино-Буде. Мы решили уничтожить его. 

 

Подъезжаем к Гавриловой Слободе. Мы, переодетые в форму полицаев, смело идем по улице. Недалеко от центральной площади на воротах объявление:

«Кто заявит о появлении партизан в своем доме, будет вознагражден доверием германской империи».

 - Недорого же нас ценят, Александр, - улыбается Богатырь.

- По товару и цена, - мрачно откликается Рева.

У церкви толпа – что бы это значило?

- Воскресенье сегодня. Богу молятся, - замечает Захар.

Входим в церковь. Старикашка вытягивается передо мной в струнку. Он никак не может понять, с кем свела его судьба.

- Хлеб собираем… господин начальник, - трусливо бормочет он. – Народ  амбар сжег, зерно растащил… Темный народ. Необразованный. Никак втолковать  не могу, что, дескать, не его это хлеб – империи.

- Какой империи?

- Нашей, - с трудом и уж очень невпопад выдавливает из себя старикашка.

Ясно: староста принимает нас за немецкое начальство. Значит, удался наш маскарад…

Идем пустынной улицей, и староста рассказывает:

- Почитай, целый месяц бились с этим народом – никто в старосты идти не хочет. Прослышал я об этом невежестве и решил верой и  правдой новой власти послужить… А Советскую власть я очень невзлюбил. Счеты у нас старые с ней… Вот и старостой стал. Народ на меня, правда, волком глядит. Как же, думаю, себя оборонить. И надумал: стал квартировать у здешнего  учителя.  Народ его уважает, избу его не спалит, да и меня не тронет. Вот я за учителевой спиной, как за каменной стеной, и хоронюсь.

Входим в дом. Ларионов остался у входа.

- Ну, подвижник, рассказывай: есть у вас коммунисты?

- Где ж их нет, господни начальник! Обретается у нас один. Кобяковсий.

- А вы что же любуетесь на него? – обрушиваюсь на старосту. – Он  наверняка мутит, с партизанами водится, бунтует, а вы уши развесили? 

Староста многозначительно поднимает свой толстый палец:

- Так сказать, для приплода держим. Бережем и холим…

«Заруби себе на носу, - учит меня господин шеф, - что большевик не может жить без партийной организации. Она ему, как вода рыбе, как воздух человеку нужна. Если ее нет, он ее обязательно строить будет.

 Ну так берегите этого большевика и в оба глаза за ним смотрите. А когда он обрастет той организацией, мы ее всю под корень и срежем».

- Ну и что же, открыли вы эту организацию? Ходит к Кобяковскому кто-нибудь?

- Всем селом ходят, - мрачно отвечает староста. – Больной он, чахоточный, не жилец на этом свете, а силу такую имеет, словно не я, а он начальник в Слободе.

Чуть приказ выйдет, или налог новый, или просто слух разбежится по народу о военных делах, - все сейчас же к нему. Слово его – закон. Опять  же и кормят его всем селом. А чтобы какая-нибудь особая группочка около него вертелась – не замечаю… Вот и ума не приложу: или вовсе нет у него организации, или вся Гаврилова Слобода в ней состоит.

- Так… Допрыгались,- стараясь быть суровым, но еле сдерживая улыбку, говорит Рева. – Ну а як с полицией у тебя обстоит, воевода липовый?

- Докладывал я вам, господин начальник, - темный у нас народ. Уж я бился с ними, бился, только троих наскреб. Да  и то двое пришлые.

- Надежные? – осведомился Рева.

- Надежнее быть не может, самого господина Павлова рекомендация… Нет, жаловаться грех. Один из-под Тулы, а второй – под Харьковом в МТС трактористом работал.

- Як трактористом? – взбешенный Рева грозно наступает на старосту. – Чтобы тракторист и МТС собакой стал?

Сейчас Рева испортит всю тигру…

 

- А ну мигом тащи сюда своих полицаев! – приказываю я.

Староста опрометью бросается к дверям.

Отзываю Реву в сторону.

- Двух полицейских и старосту – в подвал, - тихо говорю я. - Кобяковского оставить со мной.

- Большевик? - сурово спрашиваю Кобяковского.

- Большевик, - отвечает он.

- Клади на стол партийный билет.

- А разве ты мне его давал, предатель? – и в его глазах такое презрение, что мне трудно выдержать этот взгляд. Но я автоматически продолжаю допрос: 

- Партизанская организация есть? Фамилии давай, если хочешь жить.

- Жить я, конечно, хочу, - медленно отвечает Кобяковский. – Уж хотя бы для того, чтобы собственными глазами увидеть нашу победу. И виселицу, на которой тебя повесят. Ну, а насчет организации – пиши!

Кобяковский кашляет. Кажется что-то клокочет в его груди.

- Пиши! – поборов наконец свой кашель, с трудом говорит он:

- Весь советский народ. Понял? Все. Кроме таких, как ты.

- Не хочешь говорить? – перебиваю его и чувствую, что это последний вопрос. - Значит, решил умирать?

В подвале раздаются приглушенные выстрелы.

- Пристрелить хочешь? – презрительно бросает он. – Это все, что ты можешь сделать. Но покорить народ, наш народ – никогда! Стреляй, гад! Стреляй!

Он рвет ворот рубашки и стоит передо мной, гордо закинув голову

Нет, я больше не могу. Я сейчас подойду к нему, обниму, объясню, попрошу прощения.

- Иди в комнату, - быстро говорю Кобяковскому… Скорей!

- И тут трусишь? В затылок только стреляешь?

Беру его за плечи и ласково поворачиваю к двери.

- Да не упрямься, непонятливый ты человек!

 Растерянными глазами смотрит он на меня: очевидно его поразили и мой жест, и новые интонации моего голоса. Но я выталкиваю его в соседнюю комнату, плотно закрываю дверь. На пороге появляется Богатырь и Ларионов: они отыскивают третьего полицейского.

Разговор с ним короток и откровенен - нам уже нет смысла играть, и я приказываю Ларионову увести его в подвал.

Неожиданно скрипит дверь, ведущая в соседнюю комнату, и в полуоткрытой двери – голос Кобяковского. На лбу мелкие-мелкие капельки пота. В его широко открытых глазах и удивление, им надежда, и радость, и страх, что невольно подслушанный разговор померещился ему.

Мы бросаемся к Кобяковскому, и, кажется, никогда не кончится это событие.

- Значит, свои? – наконец оторвавшись от нас, говорит он. – Товарищи, как хорошо!.. Как все-таки чертовски хорошо жить!

Приступ кашля не дает говорить. На этот раз он очень тяжел, этот приступ. Снова что-то клокочет у него в груди.

Кобяковский рассказывает, что в Гавриловой слободе образовалась группа смелых и честных людей, но у них нет ни оружия, ни опыта, ни военных руководителей.

- Что мне делать, товарищи? – спрашивает Кобяковский.

Отправляю его с Ларионовым в Красную слободу. Завтра мы придем сюда и наведем порядок. А сейчас – в Хлебороб. Надо взглянуть на те запасы зерна, о которых говорил староста.

Староста не обманул. В Хлеборобе все амбары ломятся от зерна. Вокруг села на полях скирды сена. Но самое важное – в Хлеборобе идеальное место для боя.

…Писатель Иван Фотиевич Стаднюк рассказывал:

- Помнится, работал я в Военном издательстве. С различными авторами довелось встречаться мне. Мне посчастливилось работать с прославленным партизанским командиром, Героем Советского Союза генерал-майором А. Н. Сабуровым.

 

Прочитав рукопись его книги «За линией фронта», я был восхищен не только перипетиями партизанской борьбы, но и ярким изображением,  непохожестью друг на друга, самобытностью человеческих характеров, строгостью, а местами ироничностью манеры повествования. Требовалась совсем небольшая доработка, чтобы родилась интересная и увлекательная книга.

Генерал Сабуров работал тогда в Запорожье, возглавляя областное учреждение МВД Украины. Я послал ему телеграмму с просьбой приехать в Москву.

И вот мы сидим в редакторском кабинете Воениздата, я деликатно высказываю Александру Николаевичу замечания по его рукописи, согласовываю уже сделанные мной поправки и, естественно, восторгаюсь наиболее интересными описаниями партизанской жизни.

Задавал также вопросы о том, как сложились судьбы того или иного партизана после войны, если они остались живы.

- Некоторые и сейчас партизанят в борьбе за правопорядок и справедливость, - рассказывал Сабуров. – Часть навлекает на себя беду, и временами приходится вмешиваться, используя свое служебное положение и депутатство в

 

Верховном Совете СССР.

Дальше, к своему величайшему изумлению, я услышал уже известную мне историю, поражаясь тому, что мир тесен и наполнен такими чрезвычайными неожиданностями. С трудом сдерживался, чтоб преждевременно не вторгнуться в рассказ генерала и не перебить его. А он между тем говорил:

- Вот ездил я по депутатским делам в Большой Токлик – есть у нас такой районный центр. Прибыв туда  на машине, не предупредив местное начальство. Правда, речь пойдет не о партизане, а о фронтовом снайпере. Так вот, захожу в здание райкома партии и узнаю, что в кабинете секретаря идет заседание бюро.

 

В приемной вижу теточку при орденах «Материнская слава» и со звездой «Мать-героиня». Сидит она на краешке дивана и плачет.

- Что случилось, - спрашиваю.

- Там в кабинете мужа моего Прокопа Карапуза из партии выкидывают, - отвечает.

- За что?

- Он начальник охраны «Заготзерно» в Молочанске и не позволил заведующему вывезти со двора подводу с мешками пшеницы. Потребовал накладную из бухгалтерии, - объясняет женщина.

- Правильно сделал, – говорю ей. – Накладная должна быть подписана главным бухгалтером и заведующим.

 

- Для отчетности. Прокоп тоже так сказал… Сказал, пусть даже сам Сталин подпишет накладную, но без подписи бухгалтера не выпущу… Вот за Сталина и исключают. Меня не пустили в кабинет, а Прокоп такой бестолковый, что ничего им не докажет. Ему трудно говорить: он только в одном бою получил сразу двадцать три ранения…

- Вхожу в кабинет, где заседание бюро райкома, - продолжал Александр Сабуров. – Вижу, стоит у окна этот Прокоп Карапуз с орденом Славы на груди, при медалях. Казацкие усы. Высокий, красивый. А первый секретарь, не заметив моего появления, уже ставит вопрос на голосование: «Кто за то, чтобы Карапуза Прокопа Ивановича за антисталинские высказывания исключить из партии и передать дело органам…»

- Минуточку! – обращаюсь я к членам бюро. – Прошу не голосовать! Прошу мне, как депутату, доверить разобраться: кто здесь прав, кто виноват.

- А теперь доскажу, что было потом! – взволнованно перебил я генерала Сабурова, трепеща от нетерпения.

Сабуров посмотрел на меня с недоумением.

 

- Потом вы, Александр Николаевич, - продолжал я, - отвезли на своей машине Карапуза и его жену домой – в Молочанск. Побывали в их крохотном домике-развалюхе, ужаснулись условиями жизни многодетной семьи. Не отказались поесть каши из распаренной пшеницы.

 

Карапуз нам сознался. Что «ворует» пшеницу на складе «Заготзерно», то есть приносит домой то, что попадает в голенища сапог, когда он забирается на бурт.- Все верно, - подтвердил Александр Николаевич изменившимся голосом. 

Смотрел он на меня потрясенно. 

- Откуда вам известны подробности?

 

- Известно и то, что заведующего молочанским пунктом «Заготзерно», который пытался незаконно вывезти мешки с пшеницей, сняли с работы и наказали по партийной линии, а за Карапузом теперь установили слежку, не таскает ли он сам мешки с зерном домой.

- С ума можно сойти! – нервно рассмеялся Сабуров. – Не томи!

 

- Тут нет никакой загадки, - начал я разъяснять ситуацию. – Просто невероятное совпадение: та самая мать-героиня – моя родная сестра Фанаска, Прокоп – ее муж.

Фанаска и описала мне всю эту историю в письме, только не назвала вашей фамилии. Просто – депутат. После самой войны вербовщики их сманили из моего родного села Кардышивки в Казахстан – в Джамбульскую область обещали райскую жизнь. С фронта я писал сестре туда письма. А когда Украину освободили от немцев, Карапузы уехали из Казахстана, но уже в Запорожскую область.

- Вскоре после выхода книги Сабурова «За линией фронта», - заметил Иван Стаднюк, - Александр Николаевич был переведен в Москву на должность одного из заместителей  министра МВД СССР.

Однажды приезжают ко мне из Молочанска гости: Карапузы Афанасия Фотиевна и Прокоп Иванович. Сразу же родилась идея встретиться всем вместе с Сабуровыми. Смущало, правда, то обстоятельство, то жили мы в тесноте – в одной комнате коммунальной квартиры на Хорошевском шоссе. И все же я решился… Звоню на службу Александру Николаевичу, сообщаю о приезде Карапузов.

- Очень хотелось бы повидаться, послушать их! – в голосе генерала прозвучала искренняя заинтересованность.

- Звони моей партизанке, согласовывай время. А Карапузов не предупреждай.

 

Жена Александра Николаевича Инна Марковна – тоже участница партизанского движения, член Союза писателей СССР. Набираю домашний номер сабуровского телефона, объясняю Инне Марковне ситуацию. Она тут же дает согласие на встречу, но ставит условие: с ними придет одна гостья – прекрасная заслуженная женщина. Назвать имя отказалась - пусть будет сюрприз. 

И вот в нашей квартире появляются необыкновенные люди. При полной форме Герой Советского Союза генерал-майор Сабуров, его жена, красивая голубоглазая блондинка Инна Марковна и Герой Советского Союза, прославленная летчица Валентина Степановна Гризодубова – улыбчиво-обаятельная, глаза которой искрились доброжелательством и веселой загадочностью.

Трудно описать эту встречу. В начале Фанаска и Прокоп почему-то очень испугались. Потом было веселое застолье, безбрежность   разговоров простых людей с открытыми душами и взаимными симпатиями. И самое удивительное, что поводом такой встречи послужил приезд двух крестьян – колхозника и колхозницы.

 

Надо сказать, что генерал Сабуров сам выходец из крестьянского рода (село Ярушки, где он родился, ныне влилось в пределы города Ижевска). Он с удовольствием, пониманием, необыкновенной  глубиной размышлял о проблемах времени, бедах и нуждах села, о сложностях государственного масштаба.

 

Еще тогда я с лихостью подумал, что именно его, Александра Сабурова, надо бы избрать главой правительства, - так четко, ясно и просто излагал он свои мысли, убедительно высказывался о том, как их реализовать, куда устремлять поиски новых форм хозяйствования, как объединить народы, ощутившие свою неодолимость в борьбе с немецким фашизмом.

А. ЕГОРОВ.