Анатолий Бибилов: войны в 2008 году избежать было невозможно 

Приближается десятая годовщина войны августа 2008 года. О том, как началось наступление Грузии на ночной Цхинвал и о работе грузинских спецслужб сегодня, о достижениях Южной Осетии за прошедшие десять лет и о предстоящих соглашениях с Дамаском, о перспективах бизнес-контактов с сирийскими партнерами и росте собственных доходов республики в интервью РИА Новости рассказал югоосетинский президент Анатолий Бибилов.
— В августе 2008 года вы были заместителем командира батальона миротворцев. Как вы узнали, что началась война, началось наступление грузинских войск?
— Я узнал об этом ровно в то же самое время, как об этом узнал народ республики Южная Осетия. Все жители Цхинвала узнали об этом во время начала массированного обстрела столицы.
А если по большому счету, то начало войны все-таки пришлось на 1989 год. А в 2008 году наступил апогей всех событий, которые происходили с тех времен. В 2008 году уже 1 августа снайперы начали уничтожать обычных людей.
Вечером 7 августа я находился в воинской части миротворческих сил. Оттуда я поехал на улицу Победы к своему другу. К нему приехал в гости наш общий друг — десантник. Это было как раз прямо перед началом — когда все успокоилось. Это было начало одиннадцатого. Мы посидели, поговорили, в это время начался обстрел. Затем на минут 10-15 утихло, я поехал в воинскую часть.
— Вы сразу поняли, что это война?
— Даже после объявления Грузии о том, что не будет применяться сила, не будет даже реакции на провокации, определенное подобие успокоения было, но и тревога сохранялась.
— Вы помните, какие мысли проносились у вас в голове, когда начался обстрел?
— В первую очередь уже в мозгу были мысли о том, какие действия мы должны совершить, чтобы остановить наступление, что мы можем сделать. И для этого ко мне подошли люди из одного из подразделений и попросили меня что-нибудь организовать. Они не знали, что делать. Подошли Гена Чочиев и Алан Котаев, мы поехали через село Тбет и увидели, что техника со стороны Хетагурово уже шла в эту сторону. Конечно, уже шел обстрел. Нас самих обстреливали. Мины ложились прямо за нами. Помню, я еще водителю Котаеву говорю, прибавь скорости, разрывы сзади. Мы видели, что техника идет — это было 8-го утром. Я уже тогда понял и моим попутчикам сказал, что здесь делать нечего, надо уже возвращаться в город и организовывать оборону города. Другого варианта и других каких-то представлений у меня лично не было.
К сожалению, на подступах к городу погибли омоновцы. Я им тогда говорил — надо в город отойти. Но они выполняли приказ и, надо отдать должное этим героическим ребятам, они не отошли от этого приказа ни на секунду, но и сложили головы. Уже в городе я получил непосредственно приказ от Казбека Фриева (начальника североосетинского батальона Смешанных сил по поддержанию мира (ССПМ), и мы уже организовали оборону в районе привокзальной площади, напротив гостиницы. Заняли вторые этажи в корпусах и встречали противника, который через некоторое время уже поднимался.

Единственное, о чем переживал — за детей и за семью, которая находилась недалеко. Они были у моего тестя в подвале. И тревога, конечно, была.
— За несколько дней до конфликта детей эвакуировали из Цхинвала. Почему вы решили оставить своих в городе?
— Такой ведь организованной массовой эвакуации не было. Призыва к эвакуации не было. Я такого не помню. Если бы я знал, что идет организованная эвакуация, тогда я, может быть, воспользовался бы.
— Как вы считаете, можно ли было избежать той войны? Или она все равно должна было рано или поздно случиться?
— Наверное, нет. Ее невозможно было избежать. Ее можно было бы избежать, если бы не было того же Саакашвили. Саакашвили не был сторонником переговоров. Он не был сторонником решения вопросов политическим путем. У Саакашвили была четкая установка (он сам ее себе дал или кто-то ему ее дал), что вопрос надо решить точно также, как он решил в Аджарии. Дескать, я пришел, я хороший парень, я сильный и все. Но после прихода к власти Саакашвили стало понятно, что при его риторике, его агрессивных высказываниях, его эмоциональности переговорный процесс подходит к концу. Никаких иллюзий не было. Другое дело, что мы, конечно же, не ожидали такой массированной огневой подготовки. В принципе ни один здравомыслящий человек не мог ожидать, что в полночь начнут бомбить город. Кто мог такое ожидать. Такое только НАТО сделало в Югославии.
— Что изменилось в республике за прошедшие 10 лет?
— Первое и самое главное изменение — люди начали жить спокойно. Люди не боятся, что сейчас начнутся обстрелы. Люди не находятся в постоянной боевой готовности для того, чтобы совершить рывок по лестнице и оказаться в подвале, в укрытии. Это самое главное достижение. Ведь для любого человека главное — это мир и спокойствие. Это спокойствие сегодня есть в Республике Южная Осетия.
Во-вторых, идет восстановление республики и экономики. Это тоже очень важно, потому что у людей, которые потеряли свой кров, есть свое место. Конечно, сделать еще многое надо. Но эта работа проводится.
Расширяется и улучшается инфраструктура республики. Политические процессы, которые проходят в РЮО, абсолютно демократичны. Это уже достижение югоосетинского общества. Улучшается система здравоохранения. Это и фельдшерско-акушерские пункты в приграничных зонах, это и новый хирургический комплекс, это и новый родильный дом, который строится, это и медицинский кластер, который мы стоим вокруг нашей соматической больницы.
В экономике есть успешные проекты, которые реализуются в сфере садоводства, выпуска базальтового волокна. Это и строительство детских садов, школ, дорог. Все это положительно влияет и на жизнь людей, и на имидж республики.
— Бывал здесь в республике после признания Россией. Сейчас бросаются в глаза перемены — отреставрированы университет, театр, здание правительства. Почему сейчас пошло дело? Какие-то новые деньги появились в республике?
— Конечно, если больше денег, то и больше возможностей. Но я считаю, что в первую очередь должна быть эффективность использования финансовых средств, которые поступают в РЮО. Если мы используем эффективно эти финансовые средства, и если мы заботимся и о собственном бюджете, а не только о тех деньгах, которые РФ выделяет нам в помощь, то и больше сделать можно. Без определенного планирования, без видения результата все идет в разброс. Невозможно достичь результатов, когда перекопали весь город, и никто ничего не делает. Неграмотный подход к решению этих проблем приводит к всплеску социальной напряженности, недовольству людей.
— Насколько сейчас РЮО зависит от денег из России, какая доля бюджета формируется за счет российских дотаций? Сколько республика зарабатывает сама? Как-то это соотношение изменилось с вашим приходом к власти?
— Если сравнивать собственную часть бюджета РЮО с показателями прошлых лет, то, когда я был председателем парламента, мы принимали бюджет на 2017 год. Тогда собственные доходы республики составляли 700 миллионов рублей. Сегодня они составляют 1 миллиард и почти 250 миллионов рублей.
— За счет чего выросли доходы республики?
— В первую очередь — это администрирование доходов. Мы понимаем, что для администрирования доходов есть потолок, но без этого планировать дальнейшие шаги в экономическом плане и других отраслях не представляется возможным. Если у тебя нет четкой финансовой дисциплины, четкого администрирования налоговых и неналоговых доходов, то планировать ты физически не можешь.
Мы исходили из того, что мы должны понять, какие возможности есть у государства. В этом вопросе мы навели порядок, и благодаря этому мы ежегодно выделяем 2% от собственных средств для поддержки малого и среднего предпринимательства. Деньги маленькие на данный момент.
На 2018 год бюджет составлял почти 1 миллиард. Из этого миллиарда мы отправили 2% (20 миллионов) на поддержку предпринимательства. Под 5% годовых мы им выдаем маленькие ссуды, кредиты, которые они используют для того, чтобы решить свои вопросы, что будет содействовать развитию их маленького и среднего бизнеса. Если бы мы не ввели администрирование и не навели порядок в собственных доходах, то такой возможности у нас не было бы. В следующем году, я думаю, у нас поддержка для малых и средних предпринимателей составит около 30 миллионов. Мы понимаем, конечно, что крупных корпораций в Южной Осетии не может быть физически.
— Вы говорите, навели порядок. Расскажите подробнее, о чем идет речь.
— Акцизные сборы увеличились, налоги, которые не платили многие ГУПы, налоги, которые не платили предприниматели. Югоосетинский оператор связи «Остелеком» начал платить доход государству, с 2005 года они не платили. Банки начали платить. Доля государства в национальном банке была увеличена.
— Есть ли у Южной Осетии какая-то финансово-экономическая стратегия развития?
— Долгосрочные проекты нам делать тяжело. Потому что на долгосрочные проекты нужны свободные деньги. Но в среднесрочной перспективе деньги есть, и мы вкладываем их.
— Создается впечатление, что в последний год активизировалась дипломатическая деятельность Южной Осетии. Глава МИД активно совершает зарубежные визиты. Вы посетили с визитами ДНР, Республику Сербскую, Сирию. Какова сейчас внешнеполитическая стратегия Южной Осетии?
— Есть независимое государство Республика Южная Осетия, у которого должна быть внешняя политика. Все знают, что я абсолютный сторонник вхождения РЮО в состав РФ. В то же время многие путают мою активность во внешнеполитической сфере и желание войти в состав РФ. Я всегда пытаюсь объяснить: ребята, мы не можем сидеть и ждать, когда мы войдем в состав РФ. Нам надо делать шаги. И шаги, которые мы делаем, абсолютно перспективны для объединения осетинского народа.
Если мы сегодня независимое государство, то мы должны продвигать политику в направлении более широкого признания республики, политику по повышению ее узнаваемости. У нас есть стратегический партнер — РФ. Мы, конечно же, будем в РФ — в этом я не сомневаюсь, потому что я глубоко убежден, что стратегическая цель осетинского народа в целом, определившаяся еще в 1920-х годах, когда нас разделили, заключается в том, что мы хотим быть в одном географическом и политическом пространстве.
Если мы этого не сделаем, я очень боюсь, что получится, как с русскими и украинцами. Да, они все славяне, один народ, но мы видим, что творится.
Я очень боюсь, что лет через 100-150 мы будем говорить «северные осетины — они вообще не осетины», или они будут говорить «а, южные осетины — они не осетины». Не дай Бог, чтобы мы завтра начали говорить, какая часть Осетии выше или ниже. Чтобы этого не было, мы должны развиваться вместе, хотим мы этого или нет. Если этого объединения не будет, то мы получим то, что, к сожалению, получили другие разделенные народы. Мне действительно страшно.
— Стоит ли в обозримом будущем ожидать признаний Южной Осетии со стороны еще каких-то стран?
— Почему нет. Мы ведем активную работу. Такой активности внешнеполитической деятельности не было в течение прошедших десяти лет. И, конечно, мы будем дальше продолжать эту политику. И мы будем взаимодействовать с нашим главным стратегическим партнером — Россией — и теми государствами, которые нас признали. Мы будем через них продвигать РЮО и показывать миру, что здесь живет народ воинственный, у которого в крови есть военная суть, но народ, который хочет жить в мире с соседями и мировым сообществом. Мы должны искать и находить тех друзей, которые нас понимают, и их становится все больше и больше. Ведь мы видим, что кулуарно все говорят, что Россия не нападала на Грузию, что Грузия напала на Южную Осетию, что РФ спасла Южную Осетию. Если говорят в кулуарах, значит, скоро начнут говорить открыто. Но пока политической воли некоторым не хватает громко заявить о признании РЮО, потому что над ними пока висит политическая дубинка. Сказал — получил по башке. Дядя Сэм за всем наблюдает.
— Если говорить о государствах, над которыми не висит дубинка, на ум приходит Иран, который исторически связан с осетинским этносом, хотя бы в языковом аспекте. Во время вашего визита в Сирию президент Башар Асад не изъявлял желания стать посредником в налаживании связей между Цхинвалом и Тегераном?
— Мы заявили (с Асадом — ред.), что будем продвигать интересы друг друга в третьих странах. Сирия — в арабских странах, Южная Осетия, по возможности, в тех странах, с которыми у нас дружеские связи. Иран это будет или какое-то арабское государство, или африканское, или латиноамериканское, или еще какое, мы будем это делать.
— О чем вы говорили с Асадом?
— Многие вопросы обсуждались. Обсуждали перспективы развития отношений Южной Осетии и САР. Много говорили о возможностях, которые есть у нас и у них в сфере организации совместных предприятий, в сфере организации бизнеса в САР. Обсуждали жизненные вопросы, решение которых необходимо и им, и нам. В том числе говорили и о развитии нашей взаимной банковской сферы.
— Ожидаются какие-то соглашения, может быть, в банковской сфере?
— В ближайшее время будут подписаны соглашения между нашими торгово-промышленными палатами. Это определено. По линии МИД прорабатываются дата и место встречи для подписания соглашения. Есть желание бизнесменов Сирии приехать в Южную Осетию и есть желание югоосетинского бизнеса посетить САР. Но для этого в первую очередь нужно открыть торгово-промышленную палату.
— Башар Асад не хочет посетить Южную Осетию?
— Конечно, хочет. Более того, мы договорились, что встретимся обязательно в Республике Южная Осетия. Но когда — это нам предстоит еще определить.
— А когда планируется открыть посольства РЮО в Сирии и САР в Южной Осетии?
— МИД работает над этим. Это не заставит себя долго ждать.
— Кого из иностранных лидеров вы ждете 26 августа на годовщину признания независимости республики?
— Наверное, будет глава Республики Сербской. Мы бы очень хотели, чтобы был лидер Науру. Должны быть лидеры ДНР, ЛНР. Мы надеемся, что будут.
— От Сирии будет посол в РФ Рияд Хаддад?
— Да, обязательно.
— Президент России не приедет?
— Посмотрим.
— В этом году в Южной Осетии пройдут впервые выборы в парламент по смешанной системе. Почему было принято решение о переходе на смешанную систему? Вы не боитесь, что в парламенте окажутся случайные, далекие от политики люди?
— Обычно есть запрос общества. Если есть запрос, то против общества идти смысла нет. Если общество хочет, чтобы правом баллотироваться обладали не только представители партий, но и люди, не состоящие в партиях, почему нет. Я с этим согласен. Что касается лишних людей, то народ Южной Осетии слишком политически грамотен, чтобы различать случайных и неслучайных. Здесь все друг друга знают — и тех, кто балабольством занимается, и тех, кто реальными делами занимается. Поэтому я не вижу угрозы того, что в парламент могут попасть люди, далекие от политики или от жизни в РЮО. Думаю, что случайных людей в парламенте не будет. Народ их не допустит.
— На фоне активного стремления Грузии в НАТО и учений этой страны с альянсом не требуется ли Южной Осетии усиление военного присутствия России?
— Мы не можем влиять на то, вступит Грузия в НАТО или нет. Это личное дело грузинского общества. Это внешняя политика Грузии. Вряд ли кто-то изменит ту «натофилию», которая есть в Грузии. И та русофобия, которая есть у руководства, а не у народа Грузии, не позволит этому народу, по-доброму настроенному к РФ, высказаться против вхождения в НАТО. Напрягает ли нас это? Да. Поэтому мы сегодня выстраиваем общий контур безопасности с РФ. Поэтому у нас проходят совместные учения по взаимодействию с 4-й военной базой Минобороны РФ. Поэтому сегодня выстраиваем рубежы Южной Осетии по международным нормам. Мы все делаем для того, чтобы у Грузии не было иллюзий в отношении решения вопроса Южной Осетии силовым путем.
— Как себя ведут грузинские спецслужбы на территории Южной Осетии? Нет ли попыток дестабилизировать ситуацию в республике?
— Работа грузинских спецслужб будет, на то они и спецслужбы. Конечно, мы видим определенные шаги, которые они предпринимают. Мы видим их определенные действия. Они на сегодняшний день абсолютно контролируемы. Мы знаем тех агентов влияния, которые у них есть. Многие из них об этом даже не подозревают, но мы их знаем. И говорить о том, что сегодня ведется какая-то экстраординарная работа по расшатыванию ситуации в Южной Осетии, не стоит. У них этой возможности нет, потому что политика Грузии неприемлема для 98% жителей Южной Осетии. 1,5%-2% только остаются. Это и есть агенты влияния. Это абсолютно не то количество людей, которое может нас напрягать в работе грузинских спецслужб. Шаги, которые они делают, известны. И мы соответственно реагируем. Для них слишком большая роскошь — не работать в Южной Осетии.